Ан нет. Во времена, когда браку был присвоен статус святыни, импотенция прослыла самым страшным из грехов. Так как считалось, что этот, с позволения сказать, недуг возникает от неумеренного расходования семени. И не нашлось более логичного вывода, что если мужчины не хватает на собственную жену, значит, он слишком много внимания уделяет чужим. Или уж во всяком случае неумеренно мастурбирует.
Как бы то ни было, но эрекция мужчины входила в юрисдикцию суда и являлась законным основанием для развода. Женщине, желавшей разорвать ненавистный брак, достаточно было обвинить в мужа в сексуальной немощности. Даже безосновательно. И если жена выигрывала процесс, мужчину не только штрафовали и запрещали жениться повторно, но и заставляли вернуть приданое семье жены.
Мужчина, чтобы выиграть процесс, должен был доказать свою способность, как говорят в наши дни, достигать эрекции и поддерживать ее на должном уровне. Это предполагало визит, а зачастую два, три, четыре визита к целой группы «экспертов» и проверяющих: человек пятнадцати врачей, хирургов и всякого рода законников с дощечками для письма и в пенсне.
Подсудимого проверяли на дому, а не в зале суда, но едва ли это было менее оскорбительно. В условленный час группа приходила и ждала за дверями спальни, пока обвиняемый не крякнет, что готов к осмотру. Проверяющие входили и выстраивались вокруг кровати, а обвиняемый, откинув одежды, демонстрировал то, чем обладает. Они были строгие критики. «По прибытии мы нашли его в состоянии эрекции, — говорится в одном отчете, который Пьер Дармон цитирует в своей книге «Дело об импотенции», — но этого было недостаточно для выполнения супружеского долга». Откуда же они это узнали? Наклонились и пощупали. «Потрогав восставший член, мы установили, что он вялый».
Умножая оскорбления, проверяющие, отвлекшись от своей непосредственной задачи, начинали отмечать и комментировать не имеющие отношения к делу анатомические особенности или физические недостатки. «В заднем проходе мы увидели распухшие геморроидальные узлы» — читаем в отчете о некоем Жаке Франсуа Мишеле. А у другого подсудимого, отчет о котором тоже приводится в книге Дармона, — барона д’Аржантона, не было «видимых cullions (яичек), но было нечто похожее на кошель без единого соверена… который он старательно прятал, таким манером, словно у него ничего нет, кроме члена, да и тот гораздо меньше, чем обычно бывает у мужчин…»
Часто подсудимые прибегали к чрезвычайным мерам. Маркиз де Жевр нанял театральную труппу, чтобы перед самым приходом проверяющих посмотреть у себя в будуаре непристойный водевиль. Остальные просто мухлевали. Месье Мишель, тот, что с распухшими геморроидальными узлами, «открыл себя только с левой стороны, а в это время пальцами правой руки нажимал на корень пениса».
Около 1550 года возникла не менее абсурдная идея. Медицинский эксперт, довольно-таки известный, вынес заключение, что сама по себе эрекция не может считаться достаточным доказательством потенции. Теперь обвиняемому надо было доказать перед лицом шеренги проверяющих, что он способен взобраться на жену и кончить, как выразился доктор, «в соответствующее отверстие». И гениталии жены вызывали теперь самое пристальное внимание суда. «Женщину подробно осматривали, чтобы выяснить, раскрылась ли она больше, чем при предыдущем осмотре… (и случилось ли истечение спермы, и куда, и какого рода)».
Ситуация напоминала то ли изнасилование, то ли бурлеск — ведь если муж успешно выполнит свою задачу, то жена проиграет процесс. «Муж жалуется, что его половина не позволяет ему осуществить половой акт и не впускает в себя, жена отвергает это обвинение и клянется, что он засунул в нее палец и только таким образом заставил ее открыться».
К счастью, в 1677 году настал конец всему этому. Государственный прокурор объявил эту практику неприличной и оскорбительной, и конгресс отправил такие суды, как говорится, в «соответствующее отверстие».
