В квартире знакомо пахло нашатырным спиртом и фруктовым шампунем. В ванной чавкала вода, и вечно протекающий кран отработанно насвистывал свою гнусную мелодию.
- Юлька! Ты снова красишь волосы? – скорее утверждаю я, нежели спрашиваю. Не впервые это всё...
- А как ты догадался? – подыгрывает мне Юлька, перекрикивая обделённый музыкальным слухом кран.
- По запаху, - в который раз устало объясняю я и нащупываю на столе наушники от плеера. – Какого цвета ты теперь будешь?
- На упаковке написано, что волосы станут цвета молодого фейхоа с оптимистичной ноткой! – радостно сообщает она.
Я не знаю, как выглядит фейхоа, ни молодой, ни старый, и без понятия, какой цвет у оптимизма с точки зрения создателей этой краски. Мне неважно, какого оттенка на этот раз будут её локоны. Для меня эта ежедневная процедура означает лишь то, что ночью на подушке рядом со мной будут рассыпаны обесцвеченные перекисью кудри, жесткие и неприятно неживые на ощупь, а Юлька снова будет радоваться, как ребенок, своей новой внешности.
А бездарный водопроводный кран привычно клюёт своим ржавым носом раковину, наверно, такую же уныло металлическую и облезлую, как и несколько лет назад…
2. Шевчук
В динамиках наушников хрипит Шевчук. «А я не рад теплу, я разлюбил рассвет. Я сижу в темноте, шевелю рукой…». Улыбаюсь. Как актуально и злободневно: рассвет я не видел очень давно и успел к нему охладеть, а движения руками пусть не в кромешной тьме, а в закопченных сумерках стали частью моей жизни…
Раньше меня называли Шевчуком за патологическую любовь к ДДТ (как к группе, так и к одноименному веществу – нравился его специфический запах), чахлую растительность на лице, ветхозаветную тельняшку и огромные очки, придающие внешнее сходство с Юрием Юлианычем. Доставшаяся от бабушки оправа от очков в комплекте со вставленными туда чуть затемнёнными стёклами ласково именовалась «сычиными атрибутами», которые служили не столь для улучшения зрения, сколь для поддержания созданного имиджа. Привычка носить «сычиные атрибуты» осталась у меня и до сих пор, хотя сейчас они уже мне не помогают…
3-4. Мама. Одежда
Мама в последнее время приходит очень редко (хотя считается, что она живет со мной), в основном, два раза в месяц, для того, чтобы пожаловаться на свои мелкие житейские проблемы и принести, как она выражается, «скромную гуманитарную помощь» - мизерную денежную подачку (часть недопропитой зарплаты) и какую-то одежду. Одежду я первое время носил, но однажды мне Юлька проговорилась, что мою маму сняли за пьянство с должности старшей медсестры и понизили до санитарки в морге, и все вещи, которые она мне дарит, сняты с трупов. С тех пор я суеверно хожу в той самой ветхозаветной тельняшке, рубахе и неизменных джинсах, своей засаленностью напоминающих промасленный картон, и стираю их сам, не доверяя никому – даже Юльке…
5. Юлька
Юлька живёт со мной уже полтора года. С тех пор, как меня бросила моя девушка. С тех пор, как я попал в аварию и практически потерял зрение…
Я привык жить наощупь. Я привык со всеми бытовыми трудностями справляться самостоятельно. Я не люблю просить о помощи, чтобы не чувствовать себя ущербным, поэтому Юлька освобождена от каких-либо обязательств по уходу за мной.
Юлька нигде не работает, и мы существуем на мою скромную пенсию, мамины «пожертвования» и нестабильные заработки на «шабашках» - так немногие из оставшихся друзей называют мои ежедневные вылазки на вокзал или в курортную зону, где я играю на флейте или пою под гитару. Иногда городское Общество слепых, в которое меня записала мать, присылает на дом продуктовые пайки и медикаменты.
Надо отдать должное, Юлька никогда меня не объедает – она питается у родителей, и на все мои попытки накормить её героически приготовленной мною яичницей, вкривь и вкось намазанными бутербродами или разваренными полуфабрикатами она отвечает отказом.
Порой мне кажется, что она брезгует.
Мне до сих пор неясно, почему она со мной…
6. Веня
Иногда ко мне заходит мой друг Веня. Он приносит новые диски, дешёвый портвейн и просит познакомить его с Юлькой. Почему-то всегда, когда он появляется, Юлька куда-то исчезает: то к родителям, то к очередному кавалеру, то безуспешно пытается устроиться на работу.
За бутылкой портвейна Веня долго и нудно вспоминает нашу молодость, травит байки и мусолит тему неразделённой любви. Его пьяный голос напоминает мне песнопения крана, и я вдруг снова вспоминаю Юльку с её жёсткими ненатуральными волосами и едким запахом аммиака.
Тем временем Веня нетрезвой походкой удаляется в ванную, откуда доносятся икающие звуки вперемежку с вереницей одних и тех же вопросов:
- А это её халат? А почему так воняет нашатырём?
- Юлька опять волосы обесцвечивала, - терпеливо отвечаю я.
- А почему она так часто это делает? – упрямо талдычит Веня.
Извечный риторический вопрос. Я уже привык, что Юлька каждый день красит волосы в немыслимые цвета, которые я все равно не могу видеть, а объяснить ее действия мне нечем. Красит – ну и ладно.
Вечер заканчивается одинаково. Пьяный Веня крепко дрыхнет в кухне, к полуночи тихонько приходит Юлька, прокрадывается в комнату и засыпает рядом со мной.
Я знаю, что утром, пошатываясь, Веня побредёт домой, проклиная себя, меня и всех, на кого наткнётся на своем пути, а Юлька снова засядет в ванной и, слушая нудный голос крана, в очередной раз будет обесцвечивать многострадальные волосы…
7. Календарь
С малых лет я очень любил отрывной календарь. Для меня он всегда являлся наглядным пособием скоротечности времени. Само время – часы, дни недели, месяцы – было для меня абстрактным понятием, и только в календаре оно становилось осязаемым.
Привычка иметь такой календарь осталась и сейчас, только вся его наглядность для меня исчезла. Перед сном я чисто механически отрываю листок с прожитым днём, и мне начинает казаться, что на стене висит календарь двухлетней давности, в котором всегда остаётся одно и то же число – 23 марта, и листок с этой датой я отрываю каждый вечер, а наутро он вырастает снова…
Я купил для Юльки семь разных флакончиков духов – на каждый день недели, и она с удовольствием стала вести этот придуманный мною ароматический календарь. У меня отпала необходимость спрашивать, какой сегодня день недели, ибо понедельник благоухал розами, четверг – жасмином, суббота легко пахла сиренью, а в воскресенье я ощущал дух цитрусов.
Неизменно к ароматам недели примешивался Юлькин запах – запах нашатырного спирта…
8. Соседка
На одной лестничной площадке со мной с недавнего времени проживает баба Зоя.
- Стасичек, сыночка, - верещит она из-за своей двери, каждый раз наблюдая в дверной «глазок», как я пытаюсь попасть ключом в замочную скважину, - родненький! Сейчас я тебе помогу, подожди немного!
Первое время из вежливости (именно чтобы не обидеть старуху, а не из-за своей беспомощности) я терпеливо дожидался, пока баба Зоя сходит в комнату, приведет себя в порядок, найдет там свои затрапезные тапки и, демонстративно шаркая их полуоторванными подошвами, наконец-то выйдет из квартиры и, решительно выхватив из моих рук ключ, откроет мне дверь.
- Ой, миленький, а чем же у тебя так воняет? – интересуется баба Зоя и, ненавязчиво отодвинув меня в сторону и освободив себе дорогу, продвигается вглубь моего жилища. Я не вижу, но могу предположить, как раздуваются ее ноздри в предвкушении пронюхать (во всех смыслах этого слова) что-то новое для сплетен, которыми можно будет поделиться во дворе.
- Нашатырем…
- Стасенька, тебе плохо было, да?
Идиотский вопрос. Мне было плохо, я потерял сознание и сам себе тыкал под нос ватку с резким запахом, чтоб привести себя в чувства… Но бабу Зою это не смущает.
- Ой, бедняжечка! – причитает она, пробираясь в дебри моей квартиры. – Да как же ты один живешь?
Мне начинает надоедать ее показная жалость.
- Я живу со своей девушкой! – отрезаю я. – И аммиаком пахнет, потому что она волосы регулярно обесцвечивает, а потом красит, - словно оправдываюсь я и запоздало понимаю, что сказал лишнее.
Баба Зоя чувствуета объект для перемывания косточек и встает в охотничью стойку.
- Ой, какая умница твоя девушка! Не побоялась связать свою судьбу с инвалидом!
Да, тактичности старухе не занимать! Хорошо хоть, я привык не реагировать на подобные высказывания.
- Только вот зачем она волосы красит? И для кого? – вдруг подозрительно осведомляется баба Зоя. – Ты же все равно почти слепой!
Спасибо, бабушка, вот так поддержала! Молча следую за ней по знакомому маршруту «прихожая-кухня-комната».
- Значит, ты ей не сильно нужен! Видишь, для других прихорашивается! – делает вывод соседка, и я с ней даже не пытаюсь спорить, ибо бесполезно…
После нескольких таких посещений я теперь стараюсь вежливо отмазаться от помощи инициативной бабы Зои. Потеряв благодатную почву, на которой можно сеять семена сплетен и взращивать их всходы, отныне старуха лишь со змеиной улыбкой здоровается со мной при встрече и не пытается выведать что-либо.
Лишь иногда едко замечает:
- Что-то не видно твоей девушки! И нашатырем воняет как никогда! Ты уж поаккуратней с этой химией, а то у меня скоро аллергия на этот запах будет, - эгоистично заявляет она и скрывается за дверью, такой же старой и скрипучей, как и она сама.
Долго чувствую у себя за спиной старухин пристальный взгляд, профильтрованный через линзу «глазка».
И мне становится страшно…
9. Страшно
Страшно, что я совсем перестану видеть.
Страшно, что ко мне перестанут заходить мои немногочисленные друзья из далекого прошлого, в том числе и надоевший, всегда подвыпивший, но все же такой необходимый мне Веня.
Страшно за маму, которой я не могу дать практически никакой поддержки.
Страшно остаться одному и потерять веру.
Страшно, что однажды баба Зоя, Веня или еще кто-нибудь ворвутся ко мне в ванную и увидят, как я наощупь переставляю на полке бутылки и 7 флакончиков духов, бормоча себе под нос названия дней недели, и привычно лью в раковину нашатырный спирт: это значит, что Юлька опять решила обесцветить свои кудри…
- Четверг. Да, сегодня четверг. Жасмин… - припоминаю свой арома-календарь.
И три капельки духов оседают на стенках ржавой раковины, задыхающейся от аммиачного смрада.
В кармане джинсов пальцы нащупывают локон от парика – жесткий и неприятно неживой на ощупь. Надо не забыть перед сном положить его на подушку.
Ведь Юлька сегодня снова перекрасила волосы…
© m. Обдолбуйчикoff
